Один известный
музыкант,
Не будем имя
называть,
И восхлавлять
его талант,
Сел к
фортепьяно поиграть.
В обед он съел
Бизе с Чайковским,
А после – рыбий
натюрморт.
Жизнь хороша,
сказал, чертовски
И взял уверенно
аккорд.
Вдруг ему стало
Паганини,
Он сразу
перестал играть,
А снизу
подпирал Пучини,
Пришлось и
ягодицы сжать.
Накинул Шуберта
он резко,
Сверху Шаляпина
надел.
Был за окном
декабрь мерзкий,
И мигом с
лестницы слетел.
Затем на
Дворжака он вышел
И к куче Глинки
подоспел.
Он очень
вовремя успел,
А пес дворовый
залп услыша,
то с перепуга
аж присел.
Стал
Дунаевский, Дунаевский
ну, а в
последствии и Бах.
Он выпускал
обед свой мерзкий,
окрестных псов
вгоняя в страх.
Ну, а последняя
потуга,
Если на ноты ее
взять,
Такою
прозвучала фугой,
Что он решил ее
сыграть.
Скомкал в руках
обрывок Листа,
Вытер Шопена
впопыхах,
Так как он это
сделал быстро –
Еда осталась на
руках.
Но вот с
желанным облегченьем
На ноги с
корточек он встал
И продолжая
ночь мучений,
Он в яму с
Мусоргским упал.
| 
