«Скажите пожалуйста, а этот корабль большой?», - преодолев смущение спрашиваю я у начальника отдела кадров Одесского портофлота. «Большой, большой, на тебя хватит» - отвечает  он, прикуривая сигарету и выдаёт мне выписку из приказа, в которой сказано, что я направляюсь на м/б «Сарыч» учеником матроса. Морской буксир «Сарыч» - последний в Одесском порту из поколения паровых буксиров на твёрдом топливе (на угле). И я  – вчерашний школьник Витя Нечаев спешу утром на первый в своей жизни рабочий день, ещё не зная – какой кошмар ожидает меня на этой древней посудине, построенной финнами в начале двадцатого столетия. Буксир находится на капитальном ремонте в судоремонтном заводе № 2, что внизу парка отдыха им. Т. Шевченко, под арконадой. Мне ещё нет восемнадцати, от армии у меня отсрочка т.к. я поступил на заочное отделение ОВИМУ, а о трудоустройстве таких, как я позаботились районные комитеты по делам молодёжи, которые обязали Госпредприятия принимать на работу лиц, не достигших призывного возраста и восемнадцати лет, дабы они не болтались без дела.  На буксире нас двое учеников, со мной в паре осваивает морскую профессию Юра Грибов – такой же неудачник на экзаменах, как и я, при поступлении на дневной стационар Водного института. Весь рабочий день,  мы с Юрой вкалываем, как проклятые, под строгим надзором боцмана, по фамилии  Балавадзе – щуплого, невысокого, но требовательного грузина. Таскаем с места на место какие-то брёвна, бочки, агрегаты, сварочные аппараты, огнетушители и просто вёдра с водой. Боцман дал нам с Юрой указание отбивать на ватервейсах ржавчину, которая наслоилась здесь за несколько десятилетий. Отбивать нужно непременно до металла, пока под ударами кирки не заблестят здоровые, без ржавчины поверхности. И только после того, как боцман проверит и даст своё «добро» - можно наносить грунтовку, а затем окрашивать обработанные поверхности. С непривычки  мы  уже не ощущаем рук, а боцман всё недоволен. Бывало, он целый день шатается где-то по своим делам, затем приходит, берёт кирку и, свежими силами находит ржавчину  там, где мы с Юрой обработали поверхности, что называется на совесть. На буксире есть ещё один молодой моряк по имени Максим. Он почти наш ровесник, но поступил на судно раньше нас и уже сдал экзамен на матроса 2го класса, и  несёт караульную  вахту по ночам, наравне со взрослыми. Максим требует, чтобы мы обращались к нему не иначе, как «Максимыч». Мы с Юрой откровенно завидуем Максу и с нетерпением ждём, когда закончится шестимесячный срок обучения и подготовки, перед сдачей экзамена на матроса. Собственно, нас никто и ничему не учит, - всё обучение ограничивается тяжёлой повседневной и чёрной работой: таскать тяжести, убирать мусор, мыть и красить, грузить и разгружать. На перекурах и краткой передышке, после обеда Максимыч делает нам замечания, если увидит, что мы с Юрой бросаем в воду огрызки сварочных электродов, пытаясь пронзить ими огромных медуз, или что кто-то из нас выбросил окурок в море. Поучительным тоном старого морского волка он говорит, что настоящий моряк никогда не сплюнет в море и не бросит туда окурок, что море, мол не прощает подобного пренебрежения к себе. И вот, что удивительно, что те, первые уроки, преподанные мне таким же, как и я пацаном запомнились мне на всю жизнь гораздо яснее и чётче, чем все последующие лекции в мореходках, при изучении конвенции МАРПОЛ о загрязнении водной среды. Наконец, долгий ремонт заканчивается и наш старичок «Сарыч», отремонтированный и покрашенный, и буксируемый другим буксиром, подходит к Новому молу (где нынешний морвокзал), и где нам в бункер загружают уголь для разведения топок и запуска котлов. Первое время мы задействованы на портовых работах – таскаем по порту с места на место баржи, лихтеры и другие объекты. Но все члены экипажа пребывают в ожидании того, что нас поставят на регулярную линию по буксировке барж и лихтеров в Крым или Скадовск, что для нас с Юрой равносильно выходу за Гибралтар, в наших романтических фантазиях. В носовой части буксира, с обоих бортов расположены два матросских кубрика с подвесными койками. В одном из кубриков я и проживаю, потому что, захваченный предстоящими морскими походами, дома уже бываю редко. Посреди каждого кубрика  установлена стальная колонна, внутри которой проходит якорь-цепь от канатного ящика к якорю и, при отдаче якоря на якорной стоянке, или при подходе к причалу, стоит такой грохот, который может разбудить мертвеца, какой уж там сон. И я вскакиваю каждый раз, пытаясь удержать в груди бешено скачущее сердце. Команда буксира, условно, поделена на белых и чёрных. Чёрные – это кочегары, которых у нас шесть человек, и которые  чёрные, как черти от сажи и копоти выскакивают периодически из котельного отделения на главную палубу перекурить или глотнуть свежего воздуха. С одним из них, Сашей Бучинским у меня завязываются приятельские отношения. Саша, как и я не равнодушен к стихотворному жанру и пишет комические стишки о морской полосатой жизни. И вот, однажды, я выхожу в первый в моей жизни рейс. Руководством портофлота перед нами поставлена задача – отбуксировать лихтер «Ульяновск» с дизельным топливом в Севастопольский порт для китобойной базы «Советская Украина», которая находится там на отстое и ремонте.  Наши сборы недолги, ведь мы давно знали по слухам о предстоящем переходе, и каждый уже собрал необходимые вещички. Тёплым, осенним вечером середины октября мы выходим с лихтером через Западные ворота порта. На внешнем рейде, из буксировки лагом мы переводим лихтер на длинный буксирный конец и ложимся на курс к Крымскому берегу.  Я выполняю обязанности дневального : помогаю повару чистить овощи, убираю внутренние коридоры и столовую команды, мою посуду, но по вечерам я свободен и старпом, вахта которого была вечером, благосклонно разрешает мне приходить на ходовой мостик и даёт мне первые в моей жизни уроки – «стояния на руле». Вначале получается не очень хорошо; я напряжённо вглядываюсь сквозь толстую линзу в картушку магнитного компаса, которая неумолимо движется по кругу(на самом деле она стоит на месте), проносясь мимо отметки курса, несмотря на мои упреждающие перекладки руля. Старпом терпеливо объясняет мне мои ошибки, и скоро у меня начинает получаться довольно плавное движение судна, без резких вихляний, и удаётся удерживать заданный курс на курсовой отметке. А, когда на режим выходит гирокомпас, то становится ещё легче управлять буксировкой, потому что гирокомпас более чутко реагирует на отклонения от курса. Авторулевого у нас на буксире нет и на руле постоянно находится рулевой из матросов. И мне нравится, при сдаче вахты отдавать рапорт рулевого новой смене, прямо как в кино. Спать не хочется и перед уходом в кубрик, я ещё некоторое время перекуриваю на палубе, глядя на загадочную Луну, которая расстелила к нам свою блестящую серебряную дорогу.

Так иногда порой бывает,

Луна над морем зависает.

И хочется пройти тропой

Серебряной и золотой

За горизонт, где тьма сгустилась,

Где солнце в море опустилось,

Ушло туда, где новый день

Развеял призрачную тень…

    Я любуюсь звёздами такими яркими, какими их можно увидеть только в море. И мурашки невольно пробегают по коже, когда я гляжу за борт в черноту морской пучины и думаю о том, -каково пришлось бы человеку, упавшему за борт в этот момент. Смех и хихиканье прерывают мои разыгравшиеся фантазии. Это боцман тискает за кормовой тамбучиной нашу буфетчицу Раю – единственную женщину из всего экипажа, и я гашу окурок и отправляюсь в душный кубрик, где уже похрапывают на койках мои уставшие товарищи.

      В пять утра меня будит судовой кок Макарыч. Мне нужно почистить морковку и лук для приготовления завтрака команде и прибрать столовую  после ночного перекуса смены кочегаров. Я выбрасываю за борт остатки макарон ещё сонным чайкам, которые мгновенно просыпаются и с криками кружат над нашим буксиром. Снаружи ещё совсем темно и только яркие вспышки огня маяка «Тарханкут» озаряют горизонт слева по курсу. Море спокойное и вскоре, в первых проблесках утренней зари, можно наблюдать блестящие мокрые спины,  резвящихся у поверхности моря дельфинов, да несколько рыбацких баркасов, в окружении чаек выходящих в море на утренний лов.

      Погода в тот день, моего первого в жизни морского прихода к незнакомым берегам стояла чудесная. Ярко светило солнце и было не по осеннему тепло. Море поражало своей прозрачностью и цветом. Закончив послеобеденное мытьё посуды и прибрав столовую команды, я устроился у фальшборта в носовой части судна, откуда хорошо можно было наблюдать за игрой  дельфинов, которые резвились на форштевневой  волне. Уходя на глубину и снова выныривая на поверхность, вращаясь вокруг собственной оси они, казалось, не прикладывали никаких усилий, чтобы уходить вперёд или держаться вровень с ходом нашего буксира. С тех самых пор игры дельфинов у форштевня судна всякий раз притягивают меня, и я смотрю на них неотрывно и заворожено, как на языки пламени костра в турпоходе.

С восторгом всегда наблюдаю картины,

Когда возле борта резвятся дельфины.

Вблизи от форштевня стремительный ряд

Без лишних движений, как быстрый снаряд.

Под винт погружаясь и даже под киль

В погоне стараясь свой выявить стиль

То брюхо покажут, то светлый бочок,

Хвостом по воде издавая щелчок.

Наверх выгибая блестящие спины,

Несутся по водным просторам дельфины.

К Севастопольскому порту  мы подошли, когда уже раскалённый диск солнца прикоснулся к морю далеко у нас за кормой. Мы выбрали буксирный трос, подошли к лихтеру и поставили его на якорь в районе якорной стоянки, затем сделали то же самое и сами.

Раскаленный солнца шар

На горизонте прикоснулся,

К воде, но возмущенный пар

От взрыва в небо не взметнулся.

А обожженный океан

Невозмутим и равнодушен

На этот зрения обман

И тишиной ласкает уши.

Лишь пена белая шуршит

Вдоль борта в брызгах не смолкая

И буревестник мельтешит

За солнцем в море поспешая.

А солнце спряталось и мгла

Свет поднебесный погасила,

Но сбить нас с курса не смогла,